В этот раз дальше КПП его не пропустили, но девушку вызвали. Она вышла, кутаясь зябко в шубку с виднеющимся из-под неё белым халатом.
Мороз немного отпустил, ему на смену пришёл холодный ветер, налетающий порывами, закручивающий маленькими смерчами колючую снежную пыль.
— Ты где был, Рома? — немного отчуждённо спросила девушка. — А почему ты в солдатской форме?
— Ксюша, прости, я не мог прийти, меня мобилизовали. Сегодня отправляют за город, в войсковую часть.
— Сегодня?.. — растерялась девушка.
— Да. У меня осталось не больше часа. Мы пойдём в ЗАГС?
— Подожди… Я быстро!
Девушка опрометью убежала и вернулась, неся в пакете какой-то свёрто к.
— Что это? — спросил Роман.
— Платье свадебное, — смущённо улыбнулась Ксения. — Там надену.
— Ты думаешь, нас распишут прямо сейчас? — с сомнением спросил Ромка.
— Мы попросим, как следует. Тогда распишут, — ответила девушка.
ЗАГС был закрыт. Молодые в отчаянии посмотрели друг на друга. Роман забарабанил в дверь.
— Где ещё ближайший ЗАГС есть? — спросила Ксения.
— Не знаю точно. Мы всё равно не успеем. И там тоже может быть закрыто.
Девушка приникла к парню.
— Ромочка, ты пиши мне, адрес знаешь.
— Да, конечно, я буду писать.
Роман снова сильно постучал в дверь кулаком.
— Нет там никого, — вздохнула девушка. — Не до свадеб людям сейчас. Это мы с тобой сумасшедшие… Не провожай меня… Иди. И возвращайся обязательно, слышишь? Мы будем ждать тебя.
— Мы? — не понял Роман.
— Я беременна, Рома.
— Ромка обнял Ксению и закружил радостно, затем опустил аккуратно и спросил:
— Давно?
— Нет.
— Значит, ещё не ясно, кто будет?
— Конечно, не ясно, — улыбнулась девушка.
— Почему, почему я должен уходить именно сейчас?! — в отчаянии воскликнул Роман.
— Что делать… Иди, а то опоздаешь, получишь взыскание. И помни — мы будем ждать тебя!
— Если родится мальчик, назови его Георгием в честь Победоносца.
— Хорошо, — кивнула с улыбкой Ксения. — А если девочка?
— Не знаю. Назови сама.
— Надежда.
— Да, хорошее имя, — согласился Ромка.
— Кто бы ни родился, я дам ребёнку твою фамилию. — Ну, всё, иди. А то я сейчас зареву…
Роман пошёл, не оглядыв аясь, обернулся уже у самого угла дома и увидел, как Ксения идёт в противоположную сторону.
Неожиданно дверь ЗАГСа открылась, на улицу вышла женщина, закутанная по старинке в большую пуховую шаль, и в недоумении осмотрелась.
Ромка хотел окликнуть Ксению, но вдруг со всей ясностью понял, не нужно этого делать: неизвестно, как сложится его судьба. Пусть девушка будет свободной. А ребёнок не помеха. Она красивая и одна не останется, если что.
Тяжело вздохнув, Роман завернул за угол дома.
Мотострелковая бригада занимала позиции на подступах к городу.
Никакой муштры не было и в помине, всех призывников сразу направили в промёрзшие до каменного состояния окопы. Там коротко объяснили, с какой стороны у автомата вылетают пули. Вот и всё обучение.
От такого равнодушия Роману стало жутковато. Не хотелось думать, что его и остальных держат за пушечное мясо, но не хорошие мысли не давали покоя, и не только ему одному.
Никто не интересовался толком, как кого зовут и какого он роду-племени. Они все были просто салагами, не имеющими никакой ценности. На их жизни все плевать хотели. И от этого тоже становилось страшно.
Холод держался крепкий — за минус тридцать по Цельсию. Солдаты болели через одного да каждый. Почти ежедневно кого-то из обмороженных и слегших от высокой температуры отправляли в тыл.
Роман гнал от себя мыслишки, что тоже мог бы отморозить себе, скажем, пальцы на ногах или на руках и оказаться в госпитале, рядом с Ксенией… Но что значит отморозить? Ведь это ампутация! Как жить потом?
Можно ещё что-нибудь проглотить — гвоздь или ещё чего похуже, или прострелить якобы случайно руку или ногу, как поступали некоторые. Таких сильно били и только потом отправляли в госпиталь с передачей дела в суд.
Ходили упорные слухи, что вот-вот сформируют штрафные части и начнут расстреливать за дезертирство и прочие уклонения. Мол, хватит уже терпеть и цацкаться. Война всё-таки, а не пионерская «Зарница».
Однако ж ни Роман, ни сослуживцы не сказали бы, что с ними цацкаются. Всё предельно жёстко и прагматично: либо за короткое время стать солдатом, либо трупом. Выбирай…
Кормили плохо. В основном горохом и перловкой. Изредка бывали пшёнка или гречка. Жрать хотелось постоянно. Чувство голода не заглушал даже страх быть убитым или покалеченным.
Короткие стычки носили позиционный характер, но и новобранцам уже стало понятно: как только потеплеет и подсохнет распутица, начнётся совсем другая война. Пока же мороз и глубокие снега сдерживают обе стороны от масштабных действий.
После таких перестрелок раненых и убитых бывало немного, как считали командиры.
Но что значит — «немного»?! Жизнь каждого человека бесценна!
Похоже, командиры так не думали. Или специально делали равнодушный вид, чтобы не вселять в подчинённых ненужного и вредного уныния.
Убитых актировали — составляли акты, но пока не решили, куда девать, поэтому складывали в отдельной траншее, неподалёку от той, где отправляли естественные надобности.
Ромка порой испытывал странную противоестественную потребность сходить, посмотреть на убитых, и всякий раз тихо ужасался зрелищу: голые тела — а чего зря одежде и обуви пропадать! — лежали внавалку совсем заледеневшие. От всеобщего равнодушия даже к погибшим Ромке тоже становилось страшно.
Частые миномётные обстрелы держали всех почти в круглосуточном бодрствовании, спать приходилось урывками и только в тепле, чтобы не дай Бог, не замёрзнуть насмерть в окопе. Такое тоже случалось.
Красноярск обстреливали беспрестанно. Это очень беспокоило солдат: у всех остались там родственники. Толком никт о не понимал, что это за война такая, зачем её развязали, от кого они защищают город? Кому всё это нужно?..
В ответ по федералам тоже стреляли пушки и реактивные установки.
Складывалось впечатление, что все кругом словно зомбированы. Выдумали себе врага и начали ненавидеть его.
Подобные разговоры старшими командирами пресекались на корню. Но было совершенно очевидно, им тоже непонятно нихрена. И они мечтают только об одном: скорее бы уже всё закончилось, вернуться к своим семьям и не вспоминать вообще об этой дурацкой войне.
На их участке очередную атаку командование затеяло ранним утром — ещё не было и намёка на рассвет.
Врагов разделяли километра три. Две мотострелковые роты при поддержке штатной бронетехники, после короткой и не сильной артподготовки по первой линии вражеских позиций, двинулись вперёд. Шли по пересечённой местности, заваленной снегом.
Валенки у Романа хорошо облегали утолщенные ватными штанами ноги, не пуская снег внутрь. Поверх бушлата с трудом удалось натянуть бронежилет, а по карманам кое-как рассовать снаряженные магазины. Каска, надетая на спортивную шапочку, прилично холодила голову и казалась тяжёлой, к тому же постоянно сползала на глаза. Автомат Ромка пристроил на правом боку. В такой амуниции было очень неудобно и тяжело. Глубокий снег затруднял продвижение.
Простуженные надрывно кашляли, многие солдаты чертыхались вперемешку с матюгами: какой прок от атаки, когда атакующие неповоротливы, словно сонные мухи, а случись рукопашная, то и вовсе никакого толку с них не будет.
Кому-то наверху нужно отчитаться за проведённое мероприятие? Почему всё так неорганизованно и бестолково? Ведь это не учения, а война! Скоро появятся новые убитые и раненые. Неужели штабным крысам на это наплевать?!
Это только в кино война выглядит лихо и жёстко: стрельба, грохот, ура, вперёд…
А на деле попробуй-ка, потаскайся в этакой сбруе по глубокому снегу. Какое тут к чёрту ура, вперёд? Дойти бы и не запариться вконец…
Когда кое-как одолели больше половины пути, миномётный обстрел накрыл наступающих разом. Осколки выкашивали пехоту как коса траву. Бронетехнику из засад — выдвинутых вперёд замаскированных окопчиков жгли гранатомётчики федеров.
Началась паника.
Взрывы ухали один за другим, раскидывая снег вперемешку с промороженной землёй и безжалостными осколками. Орали раненые, орали со страху ещё целые, орали командиры, пытаясь сдержать повальное отступление…
Молодой лейтенант, Ромкин командир взвода, срываясь на фальцет, орал своим подчинённым:
— Куда??? Куда … вашу мать! Вперёд!!!
Но его никто не слушал, страх оказался сильнее приказа и даже разума.
Роман поддался всеобще й панике и бездумно бежал назад, если можно тяжёлое передвижение по глубокому снегу назвать бегом. Каску он сбросил — мешала и сползала на лицо, но автомат держал крепко, даже не осознавая этого.
